Четыре пращура Руси: ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ И НОСТРАТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМЫ

Происхождение древних носителей наибольшей на планете языковой семьи — одна из сложнейших гуманитарных проблем мировой науки. Попробуем метод обратно-хронологической блок-схематизации (применённый нами для “выявления” балто-славян и ариев) употребить для собственно индоевропейского исследования.

В современном языкознании имеется несколько фундаментальных гипотез индогерманского развития. Попытки блок-схематизации каждой из них (в процессе сопоставления лингвистических сведений с последовательностью археологических данных) показали нам, что не запуталась в подобной координации лишь одна из индоевропейских концепций, а именно — восточноевропейская.

С позиции классической немецкой филологии первую гипотетическую «разведку» возможности существования восточноевропейской колыбели носителей общеиндогерманского праязыка (6-тысячелетней давности по данным сравнительного языкознания) в конце ХIХ – 1‑й четверти ХХ вв. осуществила группа языковедов т. н. «австрийской школы» (О. Шрадер, П. Кречмер, А. Неринг и некоторые другие) ¹³⁴.

В 1956 г. эту идею (уже на археологическом уровне) реанимировала литовско-американская исследовательница Мария Гимбутас ¹³⁵. «Гимбутасовский переворот» в индоевропеистике был подхвачен рядом других авторов ¹³⁶ : Г. Чайлдом, А. Я. Брюсовым, С. С. Березанской, «ранним» (и «классическим»!) Дж. Мэллори, Ю. В. Павленко, А. В. Абакумовым, И. Н. Рассохой и другими.

Неолитическая археология 1‑й пол. 20 в. почти не шла глубже трипольской и ямной культур, хотя последняя (пра-индогерманский “курганный” фаворит тогдашней Марии Гимбутас) и была “предковой” для части индоевропейцев (а именно ариев, как показано у нас в предыдущих главах), но далеко не для всех. “Доямный” материал был мало обследован, однако уже в те годы А. Я. Брюсов высказал предположение, что один из них, — т. н. “донецкая» (сейчас это днепро-донецкая) культура, вполне может оказаться древнейшим индогерманским ¹³⁷. Объективно это подтверждают исследования 50 — 70‑х годов прошедшего столетия украинских ученых В. Н. Даниленко ¹³⁸, Д. Я. Телегина ¹³⁹ и других археологов. В значительной степени удалось состыковать данные различных наук одному из современных авторов – Ю. В. Павленко ¹⁴⁰. Его индоевропейская гипотеза вполне обоснованно и доказательно выводит “прародину” на юг Восточной Европы ¹⁴¹, а одним из двух наидревнейших подразделений носителей нашей языковой семьи (правда не “Сатем” (и даже не носителей его ранне-балтославянского наречия), как у нас, а “Кентум”) являются среднестоговские племена ¹⁴². Второе же из этих праответвлений индогерманцев (“Сатем”, или “зона Б”, или ДЮВЗ) у Павленко представлены весьма пёстро. Древнейшие восточные индоевропейцы в данной концепции выглядят в виде разнообразия небольших неолитических культур Предкавказья, степного Крыма, Дона и Нижнего Поволжья ¹⁴³. И как результат — отсутствие конкретного археологического адресата не только для “сатемовцев”, но и самих древних индоевропейцев как единого целого накануне начала их лингвистического распада (рубеж V-IV тысячелетий до н. э.).

Cущественнейшим изьяном “Предистории древних русов“ (позитивной, в целом, для общего восприятия этногенетических перипетий нашей древности, монографии) в её исключительно “прямой хронологии”. Чтобы проаргументировать палеоисторическую преемственность, автору полезно было бы повести процесс исследования (а, соответственно, и хронологический отсчет) от “живых” современных (или, по крайней мере, известных историко-эпиграфическим документам) народов. “Углубившись” же в “предковые” к ним этносы, можно переходить и к реконструируемым общностям.

Попытки иных исследователей провести лингво-археологическую аналогию на базе невосточноевропейских гипотез происхождения индогерманцев менее убедительны. В лучшем случае (как в “боснийской версии” В. А. Сафронова ¹⁴⁴) удавалось отобразить отдельные индоевропейские ветви. Желание же “увязать” в единую систему всю языковую семью приводит означенного автора к археологическим несуразицам, желанию состыковать преемственностью совершенно различные археологические культуры, а также изображать наследниками одних из них — другие, которые старше первых хронологически ¹⁴⁵.

Малоазийская конценция ¹⁴⁶ (при всех своих археологических ¹⁴⁷ анахронизмах и бессистемностях) базируется, главным образом, на архаичной хетто-лувийской гидронимии и достаточно новаторских реконструкциях древних индоевропейских названий, которые будто бы характерны конкретной анатолийской географической зоне ¹⁴⁸. Ряд исследователей подверг сомнению значительную часть реконструированных (в довольно таки большом количестве) авторами нарочито левантоцентристской индогерманской гипотезы (Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Ивановым) лексических праформ. Многие из приведённых ими примеров отрицает, в частности, в своей статье И. М. Дьяконов ¹⁴⁹. Особенно это характерно для “древнейшей лексики”, которая свидетельствует (по мнению Гамкрелидзе и Иванова) о якобы горном малоазийском ландшафте среды обитания носителей единого индоевропейского языка. Что касается архаичной анатолийской гидронимии, то она объясняется длительностью пребывания хетто-лувийско-лидийско-исаврского этноса на территории Малой Азии. Это индогерманское “колено” существовало здесь непрерывно от III тыс. до н. э. и до начала II тыс. н. э ¹⁵⁰. Восточноевропейские же степь и лесостепь за это время (для сравнения) пережили, приблизительно, полтора десятка этнических смен ¹⁵¹. Против малоазийской гипотезы выступают, прежде всего, и сами хеттологи. Они отмечают явно иммиграционный характер древнеанатолийских индоевропейцев, подчёркивая очень значительный лингвистический субстрат местного доиндогерманского (хатто-адыго-абхазского) происхождения в языках хеттов, лувийцев и палайцев ¹⁵².

Важным аргументом левантоцентристов являются древнейшие прасемитские и циркум-северокавказские заимствования, реконструированные для индоевропейского языка-основы В. М. Иллич-Свитычем и С. А. Старостиным, соответственно ¹⁵³. Данные контакты вполне могли иметь место в неолитическую эпоху на украинском Правобережье, Подолии и в Прикарпатье, куда дошли два древних потока восточно-средиземноморских переселений VII и IV тысячелетий до н. э. Cам индогерманский феномен не пояснить этими волнами миграций, ибо многие позднейшие заведомо индоевропейские явления никак не увязать ни с комплексами балканского бояно-трипольского круга, ни с ещё более древней (тоже, по-видимому, левантийского происхождения) буго-днестровской культурой ¹⁵⁴.

Анатолийской концепции происхождения индогерманцев противоречат и биологические данные ¹⁵⁵.

Убедительные антропологические возражения малоазийской гипотезе дал Л. А. Лелеков. Если бы выходцы из Анатолии были распространителями хотя бы ранних индоевропейских диалектов, то зоны обитания расовых популяций светлых шатенов, шатенов, тёмных шатенов среди европеоидов находились бы сейчас (как, впрочем, и в известные исторические эпохи) гораздо севернее их реального размещения. Аналогичным весомым аргументом против гамкрелидзевской концепции (и за теорию восточноевропейской прародины индогерманцев) являются данные генетики. А именно — генетические маркеры индоевропейцев. Хотя в настоящее время индогерманцами считаются лица самых разнообразных физических типов (их объединяет языковый признак!), 5.5 тысяч лет назад индоевропейцы (по крайней мере 2 из их только что разделившихся группировок) были соседствующими близкородственными группами генетически почти идентичных племён. Маркером индогерманского происхождения, возможно, является гаплогруппа R1a в Y‑хромосоме у мужчин. Наибольшая вариативность маркераR1a встречается в Южной России и в Восточной Украине, что может указывать на наибольшую древность распространения его в этом регионе.

Из всех “колен” нашей языковой семьи лучше всех хронологически прослеживаются арии (индо-ирано-дардо-нуристанцы). Это демонстрируют не только предыдущие главы нашей книги, но и иные исследования ¹⁵⁶. Такое стало возможным, в первую очередь, благодаря достижениям выдающегося научного археологического направления — “степной бронзы”, основанной В. А. Городцовым. Другими дешифраторами арийства являются индо-иранские мифология и эпос, прежде всего “Авеста”. Да и сама 4.5-тысячелетняя разветвлённость этой языковой макрогруппы, хронологическая поэтапность её лингвистических структур, древность текстов, необычная для бронзового века колоссальность ранних индоиранских этносов и соответствующих им археологических культур — свидетельство “магистральности” арийского направления в любой индоевропейской реконструкции.

Более-менее вероятно можно сопоставлять языковые и археологические последовательности (в процессе обратной хронологии) у балтославян (что мы и сделали во второй главе) дако-фракийцев,, а среди “кентумовцев” — у германцев. “Отыскав” таким образом общую прародину всех четырёх ветвей и согласовав данный “эпицентр” с другими индоевропейскими подразделениями, можно строить (в прямой хронологии) генеалогию нашей языковой семьи.

Пра-фракийцы достаточно убедительно идентифицируются с усатовской культурой Молдовы и прилегающих к ней районов Одесской и юго-запада Винницкой областей (24 – 17 вв. до н. э.). Именно к ней, как к исходной базе, вполне вероятно восходит всё последующее расселение ¹⁵⁷ этой группы индоевропейцев в карпато-балкано-малоазиатских регионах [блок-схема 3].

Просмотрим (по “германскому следу”) обратно-хронологические коллизии “кентумовцев”. Какие же лингвистические индоевропейские группы объединяет западно-индоевропейский “ствол” (или ДСЗЗ, по Б. В. Горнунгу) ?

По мнению многих специалистов это такие 4 известные современной этно-географической статистике подразделения нашей языковой семьи : эллины, латино-фалиски (единственная их современная живая “отрасль” — романцы), германцы и кельты. Известны ещё две вымершие группы “явных” западно-индоевропейцев — умбро-оски и т. н. “тохары лингвистические” ¹⁵⁸.

Разноречива квалификация в этом плане для хетто-лувийцев и праиллирийцев (иллиро-пеласго-протофилистимлян по З. Косидовскому ¹⁵⁹). Ранее некоторые исследователи относили эти две древнеиндоевропейские макрогруппы к “кентумовской” ветви нашей языковой семьи ¹⁶⁰. Достижения лингвистики и сравнительного языкознания последних десятилетий “усложнили” идентификацию иллиро-пеласгов и анатолийцев.

Последних следует отнести, скорее всего, к особой “промежуточной” (между “кентумовцами” и “сатемовцами”) индогерманской подсемье ¹⁶¹. Об этом свидетельствует сравнительный анализ наидревнейших  (из документально зафиксированных в  1­-й пол. — cер. II тыс. до н. э.) индоевропейских языков : ведийского, греко-“микенского” (по материалам старокритского “линейного письма Б”) и хеттско-неситского ¹⁶². Объекты сопоставления оказались достаточно родственными между собой, но семантико-грамматически, в целом, определённо равноудалёнными друг от друга. Если бы хеттский язык был “кентумовским”, то чётко была бы подмечена его большая близость к древнейшему греческому, чем к “сатемовскому” ведийскому.

Так что имеем ещё один, третий, индоевропейский “ствол”. “Кентум” и “Сатем” имеют “живых” потомков — вот почему они генеалогически неплохо структурированы. Хетто-лувийцы же (как, впрочем, и иллиро-пеласго-протофилистимляне) скупо документированы письменными источниками, что затрудняет их систематизацию в рамках “первоначального” дробления индогерманцев. Несомненны существенные отличия этих двух языковых группировок как от “сатемовцев” и “кентумовцев”, так и между собой.

Что касается иллиро-пеласгов, то сохранившиеся от данной лингвистической ветви тексты (мессапские, венетские и япигские) не дают оснований причислить их к специфически западно-индоевропейским ¹⁶³. Предполагаемый ранее иллирийский характер албанского языка современными специалистами отрицается ¹⁶⁴. Его сейчас чаще всего идентифицируют с “сатемовской” ветвью ¹⁶⁵. Устарели представления и о “кентумности” албанцев. Исследователя не должны смущать в этом языке видоизменённые иллирийские заимствования “сотенных” числительных. Причислять албанцев к “кентумовцам” всё равно, что румын к “сатемовцам” на основании субстратной фракийской лексики “волохов”. У последних, как известно, фигурируют унаследованные, по-видимому от даков, “сатемовские” “сотенные” числительные ¹⁶⁶. Разработки же В. Георгиева ¹⁶⁷ и В. М. Иллич-Свитыча ¹⁶⁸ позволяют соотнести албанский язык с мёзо-фракийской (восточно-балканской) группой восточных индоевропейцев.

Фракийцы, по-видимому, расселились в Трансильвании и на значительной части Карпат и Балканского полуострова ранее иллирийцев. Это происходило где-то в течение II тыс. до н. э. ¹⁶⁹. “Народы моря”, пра-дорийцы, иллирийцы в течение 13 — 11 вв. до н. э. существенно усложнили этнографическую картину Балкано-Карпатского макро-региона. Как и тамошние события последующих тысячелетий. Отсюда и существенные иные индоевропейские суперстраты в албанском (относящемуся, вероятно, к карпо-дакийской ветви мёзо-фракийцев) языке ¹⁷⁰. Иллирийские, а затем романские, греко-византийские и славянские лексические "наслоения" ! Сами же иллирийцы генеалогически не являются прямыми языковыми предками албанцев-“сатемовцев”, как, впрочем, и не демонстрируя существенных “кентумовских” корней ¹⁷¹.

Так что налицо первоначальное лингвистическое членение древних индоевропейцев (где-то в самом нач. IV тыс. до н. э.) не на два “ствола” (ДЮВЗ и ДCЗЗ), а по меньшей на 4 : “кентумовский”, “сатемовский”, иллиро-пеласго-протофилистимский и анатолийский.  Последние 2 индогерманские подсемьи к настоящему времени вымерли. Обе эти ветви, кстати, довольно таки чётко укладываются в cеверозападно-балканскую концепцию В. А. Сафронова ¹⁷², неплохо отразившую какие-то индоевропейские процессы в Среднем Подунавье и в Боснии с нач. IV тыс. до н. э.  Иное дело — каким путём к данному хронологическому рубежу первые индогерманцы проникли сюда и откуда ?

Абстрагируемся мы и от т. н. “сомнительных индоевропейцев” (этрусков, лигуров, этеокритов и нек. др.), лингвистические сведения о которых либо слишком отрывочны, либо настолько узко-специфичны, что затрудняют исследователя в квалификации материала. Возникает, в таком случае, проблема — индогерманский ли это язык или “иносемейный”, но с индоевропейским субстратом, адстратом или суперстратом. Конкретно проработав “сатемовцев” и “кентумовцев”, мы не ограничимся бичленным первоначальным дроблением древнейших носителей праязыка нашей лингвистической семьи. Если археологический материал покажет, что “эпицентровая” культура индогерманцев в начале IV тыс. до. н. э. разделится не на 2, а на несколько ответвлений, то у нас будут “резервы” идентификации и хетто-лувийцев, и иллиро-пеласгов, и, возможно, полностью исчезнувших макроветвей, от которых не осталось и отрывочных данных. Хотя это второстепенный момент исследования.  Систематизация только лишь западных и восточных индоевропейцев (без учёта “бездетных” подсемей) — это уже 95% успеха исследования. Возможные сюрпризы с доработкой материалов “вне-сатемовско-кентумовских” индогерманцев уже не внесут фундаментальных изменений в реконструированную нами лингво-археологическую систему.

Проследим “обратную хронологию” германцев. Это ярко выраженные “кентумовцы”, которые вполне могут стать реальными дешифраторами Древнеиндоевропейской Северо-Западной Зоны ¹⁷³. Согласно исследованиям западных археологов, сугубо германскими оказались культуры т. н. ясторфского круга, которые охватывали крайний север Центральной Европы и юг Скандинавии (2-я пол. I тыс. до н. э.) ¹⁷⁴. Одним из ответвлений “ясторфского мира” является оксывская культура северной Польши на рубеже н. э., которая хронологически и территориально совпадает (по Тациту) с готтонским “коленом” германцев (древнейшие бургунды, вандалы, готы, ругии) ¹⁷⁵ [блок-схема 4]. Формирование оксывцев началось в кон. 2 в. до н. э. в результате “переправы” части южно-скандинавских позднеясторфоидных обитателей, которые частично вытеснили более раннее население. А это были как раз персонажи нашей 2-й главы — “финальные” праславяне позднепоморской культуры. Значительная часть последних отошла из региона польского Поморья южнее ¹⁷⁶.  Оставшаяся же часть поморцев, как и некоторые из племён культуры западнобалтских курганов (последняя из поднелужицких, по-видимому иллироязычных, групп), были германизированы ¹⁷⁷. Носители же континентальных позднеясторфоидных археологических групп документально зафиксированы Цезарем ¹⁷⁸, Плинием Старшим и Тацитом. Последние два автора засвидетельствовали собственно-“тевтонские” (западногерманские) племена конца 1 в. н. э. в виде 3-х достаточно близких друг к другу этно-языковых группировок : ингвевонов, иствевонов и герминонов ¹⁷⁹ [блок-схема 4].  Есть косвенные основания считать достаточно близкими к этой “тройке” и четвёртое из “плиниево-тацитовых” западногерманских “колен”. Это — циркум-карпатские скиро-бастарны ¹⁸⁰. Наибольшее родство этого ответвления “тевтонов”, возможно, имело место с пра-баварско-швабским западногерманским лингвистическим подразделением (герминонами) ¹⁸¹. Членение германцев на континентальных “тевтонов” и т. н. гото-скандинавов (как раз накануне их дальнейшей диссимиляции) в 4 в. до н. э. ещё застал греческий мореплаватель Пифей ¹⁸². Формирование же этих 2-х исходных ветвей данной исследуемой нами западноиндоевропейской группы имело место, cкорей всего, где-то в 1-й четв. I тыс. до н. э.

Тогда в Ютландии и на севере Германии появляются древнейшие “ясторфоидные” археологические элементы ¹⁸³.  Именно их наиболее архаичные комплексы, характерные южной Скандинавии, представляют собой последовательные этапы социального и племенного развития этого полуострова.

К важнейшим предковым компонентам “ясторфства” принадлежало одно из своеобразных явлений — группа археологических культур т. н. “боевых топоров и шнуровой керамики”. Её представителем в Скандинавии оказалась (правда на позднем своём этапе) культура ладьевидных секир (2-я четв. 2-го тыс. до н. э.). Она формируется на территории современной восточной Эстонии, распространяется на её западную часть, Хиуму, Cарему, крайний юг Финляндии, Аланды, а потом достигает Средней Швеции ¹⁸⁴. Какая же структура генезиса племён — носителей шнуровой керамики в целом и “ладьевиков”, в частности ? Отметим здесь 3 этнических слоя. Первый — это “среднестоговские” (и др. «зонно-мариупольские») мигранты 3-й четв. III тыс. до н. э. в лесную полосу Восточной и Центральной Европы. Второй — население круга поздних днепро-донецких племён, которое было “подхвачено” переселенческим потоком из степи. Третий слой — другие автохтонные (и не очень) европейские этнические группы.

Первая из перечисленных категорий мигрантов лингвистически представлена, по-видимому, тогдашними (всё ещё близкородственными) сатемовскими языками-макродиалектами: армяно-фригийским, пра-индоиранским (арийским) и ранне-балтославянским. Носители последнего, скорей всего, и были ведущим этносом среднестоговской культуры 33 – 25 вв. до н. э. Как раннего, так и позднего (дереёвского – именно шнурового!) ¹⁸⁵ её этапов. Тем паче, что к сер. III тыс. до н. э. чётко диссимилируется (от остальных «сатемовских» макро-диалектов) балтославянский язык (или, если угодно, макро-диалект). Пра-фракийцы (четвёртый из тогдашних сатемовских этносов) в это же время «оперировали» на крайнем юго-западе восточноевропейской степи, сформировав, как выше было показано, усатовскую культуру 24 – 17 вв. Эта племенная группировка сформировалась ¹⁸⁶ в результате смешения более ранних местных представителей трипольской культуры и прибывих из мариупольской культурно-исторической общности носителей пра-фракийского макро-диалекта сатемовского (восточно-индоевропейского) языка [см. блок-схемы 3 и 5].

Поздне-днепродонецкие племена  —  носители “кентумовского” языка, её италийского (пра-латино-фалискского ¹⁸⁷) диалекта (на сер. III тыс. до н. э. ¹⁸⁸). Население близких к ним культур накольчато-гребенчатой керамики кон. IV — III тыс. до н. э. на территории Чернигово-Сумщины, Брянщины, Белоруссии и Польши — разговаривало, по-видимому, на “тохарском”, умбро-оскском, кельтском и других (впоследствии исчезнувших) наречиях того же западно-индоевропейского языка.  И, наконец, племена нарвско-валдайского археологического комплекса (так же с накольчато-гребенчатым орнаментом и той же эпохи) представляли из себя, скорей всего, прагерманский “кентумовский” диалект. Все эти близкие друг к другу древние социально-хозяйственные явления археологически восходят к среднему, класcическому, этапу днепро-донецкой культуры ¹⁸⁹, который в экономическом, политическом и лингвистическом плане и является, по нашему мнению, нерасчленённым западно-индоевропейским этносом середины IV тыс. до н. э. [блок-cхема 4].  Последний из ранее перечисленных слоёв формирования населения культур “шнуровой керамики” — доиндоевропейские (гл. о.) обитатели регионов охваченных вышеупомянутой двойной индогерманской волной. Cреди данного конгломерата были возможны индоевропейцы иллиро-пеласгского и хетто-лувийского происхождения. Эти ответвления выделились из нашей языковой общности где-то на руб. 5  —  4 тыс. до н. э. (одновременно с предками “сатемовцев”) из “эпицентра” индогерманцев.

К нач. IV тыс. до н. э. прослеживаются значительные влияния накольчато-гребенчаного орнамента на северо-западе Балканского п‑ова и в прилегающей к данному региону части Центральной Европы ¹⁹⁰. В. Н. Даниленко к этому времени отмечает значительные влияния накольчато-гребенчаного орнамента в археологических материалах Боснии и в Среднем Подунавье. Накольчато-ленточный же этап своей “дунайской культуры” прослеживает и Г. Чайлд примерно для той же эпохи.  Даниленко предполагал, в связи с этим явлением, значительную миграцию днепро-донецких племён (уже раннего её этапа) долиной Дуная именно в нач. IV тыс. до н. э. Позднее (на руб. IV — III тыс.) нек. часть праиллирийцев могла продвинуться на север от Западных Карпат, Судет и Рудных гор ¹⁹¹, где затем и попала, возможно, сначала в “шаровидно-амфорный”, а затем и в “шнуро-керамический” этно-генетические котлы.

Ассимиляционные процессы в последнем носили сложный характер. В наиболее восточных его группах (среднеднепровская культура, волынские “боевые топоры”, фатьяновский археологический феномен и пр.) победителем вышел “сатемовский” язык, но со значительным наслоением “кентумовских” лексических заимствований. Другие “шнуровики” определились (в ходе своего этногенеза) преобладанием западно-индоевропейских лингвистических компонентов (в т. ч. “ладьевики”-прагерманцы). Возможно, что были и зоны формирования промежуточных “кентумовско-сатемовских” диалектов. Такое явление ещё могло реализоваться где-то до сер. III тыс. до н. э., когда различные индогерманские языки (а мы таковых насчитали к тому времени 4 — “сатемовский”, “кентумовский”, иллиро-пеласгский и хетто-лувийский ; возможны и другие — исчезнувшие бесследно) и их диалекты были ещё достаточно близки между собой.

Некоторые лингвисты считают именно балтославян и прагерманцев (мы не разделяем этого мнения) такими “промежуточными зонами” ¹⁹². Cреди северо-центральноевропейских групп “шнуровой керамики” сформировались “кентумовские” ветви кельтов, умбро-осков, латино-фалисков и некоторых других западно-индогерманцев,  которые до исторических времён не сохранились.

Праэллины сложились несколько ранее эпохи “боевых топоров”. Их, вероятно, можно увязать с одним из южных вариантов комплекса накольчато-гребенчатой керамики Польши кон. IV тыс. до н. э. ¹⁹³. В 1-й пол. следующего тысячелетия после незначительных этнических метаморфоз (несколько преувеличиваемых, кстати, В. А. Сафроновым ¹⁹⁴) эта археологическая группа трансформировалась в хорошо знакомую специалистам культуру шаровых амфор. Последняя предшествовала эпохе доминирования на севере Центральной Евопы “шнуровиков”. Движение же племён шаровых амфор на юг (из Малой Польши и Прикарпатья через современную Румынскую Молдову) прослеживается в самом конце 3-й четв. III тыс. до н. э. ¹⁹⁵. Почти одновременно (где-то около 22 в. до н. э.) и появляются в сев. Греции, по мнению ряда исследователей, общие языковые предки ахейцев, ионийцев и эолийцев ¹⁹⁶. Дорийцы, вместе с другими (и в их составе) т. н. “северо-западными греками”, около 1000 лет оставались в Центральной Европе ¹⁹⁷, мигрировав на юг Балкан в 13-м столетии до н. э. вместе с конгломератом “народов моря”.  Носителями верхнеднепровской гребенчато-накольчатой археологической культуры III тыс. до н. э. (которая генетически связана с поздними днепро-донецкими племенами) являются, возможно, самые восточные из “кентумовцев” — пратохары (лингвистические).  Они в дальнейшем пережили ряд этнических взаимодействий, а затем (по предположению Б. В. Горнунга) проявились в культурах “абашевского круга” ¹⁹⁸ окско-волжско-уральской лесостепи и прилегающей к ней части лесной зоны 2-й пол. II — нач. I тыс. до н. э. Некоторую близость к данному археологическому кругу демонстрирует и марьяновско-бондарихинская культура северо-востока Украины (18 — 7 вв. до н. э.). Однако маловероятно, чтобы какая-либо часть её носителей разговаривала на пратохарском языке. Марьяновско-бондарихинские племена лишь в незначительной степени испытали влияние археологических культур гребенчато-накольчатой керамики. В гораздо большей степени они связаны преемственностью с энеолитическим населением ямочно-гребенчатого круга ¹⁹⁹. Данная группа археологических культур, как известно, занимала в своё время (IV — III тыс. до н. э.) большую часть территории Европейской России.  Б. А. Серебренников предполагал, что лингвоносители этого “круга” разговаривали на особой ветви ностратийских языков, не связанной ни с индоевропейской, ни с уральской (финно-угро-самодийской) семьями ²⁰⁰.  К этому исчезнувшему языку, по его мнению, восходят гидронимы Москва, Клязьма и т. п. Остатками такой “марьяновско-бондарихинской” лексики северо-восточной Украины вполне могут оказаться такие малопонятные ныне для большинства топонимистов названия водоёмов, как Ворскла, Псёл и нек. др. ²⁰¹. В 7 в. до н. э. значительная часть данного “серебренниковско”-язычного населения отступило под натиском скифов несколько севернее, смешавшись с “первоначальными” восточными балтами и была ими ассимилирована (юхновская культура [блок-схема 2]).

Как видим, все индоевропейские “стволы” : “сатемовцы”, “кентумовцы”, хетто-лувийцы, иллиро-пеласги, представители  других  ранних гребенчато-накольчатых археологических групп (языки которых так и остались эпиграфически незафиксированными) ретроспективно восходят к одному “эпицентру”.  Это поздний подэтап (кон. V тыс. до н. э.) ранней днепро-донецкой к-ры [карта-схема].  Соответствующее данной археологической общности этно-племенное единство — нерасчленённые (пока ещё) индогерманцы ²⁰². К аналогичному выводу в 80-е гг. завершившегося столетия пришла и С. С. Березанская.  Некоторые исследователи реконструируют самоназвание древних индоевропейцев — виры ²⁰³. Неолитическое население днепро-донецкой культуры уже занималось примитивными скотоводством и ремеслом, а также зачаточным земледелием ²⁰⁴. Это даёт основания увязать с данными укладами все языковые реконструкции хозяйственного и культурного облика древних индогерманцев ²⁰⁵ [блок-схема 5].

Функционировал у ранних днепро-донецких племён и примитивный торговый обмен c окружающими их этно-политическими группировками. Наиактивнейшие, по-видимому, контакты такого рода были с наиболее социально развитыми из соседей. Таковыми же в тот момент являлись прикарпатско-подольские племена буго-днестровской археологической культуры ²⁰⁶. А отсюда и гамкрелидзевская “горная лексика”, которая вполне могла у древних индоевропейцев (носителей ранней днепро-донецкой культуры) развится под впечатлением поездок своих “протокупцов” к юго-западным соседям. Кроме того “виры” могли бывать в Карпатах и в моменты военных конфликтов, имевших место, по-видимому, у них и с буго-днестровцами.

Днепро-донецкая культура сформировалась на северо-востоке Украины. Корни её восходят к восточноевропейско-казахстанско-западносибирским мезолитическим археологическим явлениям ²⁰⁷, а именно к тем из них, которые непосредственно развивают местную ещё более древнюю традицию. Ряд специалистов по древнейшему сравнительному языкознанию как раз здесь и к этой эпохе (кон. верхнего палеолита — XII — VIII тыс. до н. э.) относит существование и первые этапы распада ешё более древней “палео”-праиндоевропейской общности — ностратической (или борейской) макросемьи. К ней сейчас относят лингвистических предков индогерманцев, урало-юкагиров, дравидов, картвелов, алтайцев, эскалеутов и нек. др.) ²⁰⁸. Н. А. Андреев именно к этой географической зоне (поздневюрмская приледниковая “лесотундростепная” (ныне исчезнувшая т. н. “арктическая саванна” !) равнинная полоса от ценральноевропейских гор и до Алтая) относит функционирование (согласно его реконструкций) древнейших климатологических и топографических праиндоевропейсих и ностратических праформ ²⁰⁹. Здесь, в среде хозяйственного палео-североевропеоидного “охотничье-мамонтового” комплекса (в центре и на востоке этой первобытной экономической общности), и обитали языковые предки борейцев.

Левантоцентристы (исходя из предпосылки “примата” Передней Азии везде и во всём) предполагают ближневосточную прародину ностратийцев. Столкнувшись в своих исследованиях с реконстуированными ими же борейскими праформами, характеризующими холодный климат, несколько разновидностей снежной бури, льда и снега, апологеты анатолийской гипотезы объсняют эти явления намного более (якобы) холодным климатом в Малой Азии вюрмской эпохи ²¹⁰ (20 — 12 тысяч лет назад). Однако любой палеоклиматолог скажет, что среднегодовая температура тех лет в какой-либо географической зоне лишь на считанные (и то лишь в некоторых регионах) градусы по Цельсию отличалась от современной. Логичнее предположить субарктический (в те годы) приледниковый лесо-тундро-степной) характер зоны обитания древних ностратийцев, да и более поздних их “разветвившихся” потомков. Только этим и можно объяснить борейские лингвистические праформы холодного климата. Данное обстоятельство — ещё один из весомых доказательств (“палеоаргумент” !) восточноевропейского происхождения индогерманцев. Это обстоятельство не учёл Ю. В. Павленко. Приведя в своей “Предистории древних русов в мировом контексте” убедительную аргументацию невозможности малоазийской прародины индоевропейцев, он, в то же время, априори соглашается с левантоцентризмом ностратийцев ²¹¹. Но явно субарктический характер палеоэтимологии “эпицентра” борейцев ещё более очевиден, чем даже восточноевропейство исходных индогерманцев. Такая оглядка на регалии авторов “Индоевропейского языка и индоевропейцев”, на околонаучный шум вокруг этого труда, на снобистскую протекцию любым про-ближневосточным геополитическим построениям и привела Павленко к частичному соглашательству с авторитетом Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова. Исскуственность же “привязки” восточноеврпейской прародины индогерманцев с переднеазиатским “эпицентром” ностратийцев очевидна ²¹². Отсюда и несколько безалаберный “перебор” достаточно различных между собой (хотя, по-видимому, относящихся к носителям разнообразных тогдашних ностратических языковых групп) археологических комплексов Дона, Нижней Волги и северокавказской степи IV тыс. до н. э. Только “нащупав” среди них среднестоговскую культуру той же эпохи, Ю. В. Павленко более-менее “оседлал” реальный индоевропейский процесс. Cвоим “ностратическим компромиссом” автор “Предистории древних русов...” только ослабил аргументированность своей же восточноевропейской гипотезы происхождения индогерманцев. Существеннейшим фактором северо-евразийства борейцев является отсутствие (по новейшим данным палеолингвистики ²¹³) каких-либо прасемитских и пра-северокавказских лексических заимствований в процессе реконструкций как угрофинского языка-основы, так и его последовательных предков : прауральского и прауральско-юкагирского языков-основ. Индоевропейцы, прадравиды, пракартвелы и нек. др. ностратийцы на самых ранних этапах своего развития могли, естественно, контактировать с представителями Переднеазиатского и Средиземноморского макро-регионов, в силу своих праисторических коллизий. Устойчивая же “глубинно-борейская” ветвь (древнейшие уральцы) всё своё палеолингвистическое развитие прошла в субарктической климатической зоне ²¹⁴. C начала распада ностратической языковой общности (120 — 100 веков тому назад) и до своего собственного “разветвления” (VI — III тыс. до н. э.) угро-финны, самодийцы и праюкагиры явно обитали далеко к северу от Большого Леванта. Что касается ещё более древних (по сравнению с борейским) этно-лингвистических супер-макросемей, то они пока ещё весьма и весьма гипотетичны. Возможно, что в данных случаях имеют место лишь наидревнейшие лексические заимствования. Доказанным на сегодняшний день можно считать (как и в случае с некоторыми другими макросемьями) лишь ностратическое языковое единство. При положительном же решении, в дальнейшем, проблемы лингвистической общности предков сино-кавказцев, афразийцев и ностратийцев (где-то в глубинах вюрмской эпохи), объективно утверждается опять таки их субарктическая прародина. Если даже в эпоху кризиса “мамонтово-охотничьего” хозяйства (X — VI тыс. до н. э.) автохтоны Приледниковья сумели сохранить свои языки на большей части территории своего обитания, то тем более их речь доминировала в период расцвета данного экономического уклада (200 — 150 столетий тому назад) ²¹⁵.

Днепро-донецкая культура Харьковщины и Луганщины на рубеже V-IV тыс. до н. э. распространилась на большую часть территории Украины, юг Белоруссии. Уже в 1-й пол. IV тыс. до н. э. сформировались “дочерние” образования : мариупольская археологическая зона, две “дунайские миграции“. Возможно, что и др. (пока неизвестные) ветви. Индоевропейцы начали лингвистически дифференцироваться, ассимилировать другие племена, отдельные их группы сами поглощаются (как фатьяновцы) более удачливыми соседями. Периоды расширения сменяются отступлениями (например под натиском трипольцев в кон. IV тыс. до н. э. ²¹⁶), частичным упадком и наоборот.

На юге Восточной Европы сформировались как восточные, так и западные индоевропейцы, позднее арии, дако-фракийцы, армяно-фригийцы, балто-славяне, латино-фалиски, “тохары лингвистические“. Украинские же лесостепь и степь были “полем отделения“ древнейших праславян от балтов. Житомирско-Волынский регион — прародина нашей языковой группы, как таковой.

Здесь в 3-й четв. II тыс. до н. э. (скорее всего) уже закончилось формирование стойкого отдельного праславянского диалекта, который впоследствии трансформировался в самостоятельный язык. Юго-восточная половина Украины, волго-донские, северокавказские и казахстанские степи, Верхний Дон, Среднее Поволжье, Южный Урал и Саяно-Алтай — зона “разветвления“ ариев и активного функционирования их потомков : архаичных западных и восточных иранцев, киммерийцев, cкифов, сако-сарматов, динлинов, буртасов и мн. других.

А. В.

БАЛТСКИЕ КОРНИ

Четыре пращура Руси