Украинская публицистика: Двуязычие? Или же 3-диалектность! (Проблему киево-великорусской речи на Украине можно решить и без Верховной Рады)

Некоторые открытия в тех или иных отраслях человеческого знания приводят к решительному пересмотру устоявшихся стереотипов предыдущих воззрений.

Так, например, открытие Николаем Коперником гелиоцентрической структуры Солнечной Системы фундаментально видоизменило передовые представления в тогдашней космологии. Но, несмотря на научный феномен Великого Торунца, ещё долгое время даже многие из астрономов представляли себе нашу звёздную систему в устаревшей геоцентрической интерпретации античного учёного Клавдия Птолемея. И сам Коперник на этот счёт колебался ! Польский первооткрыватель солнцецентричной космологической системы в главном своём опубликованном труде писал, что его открытие-предположение – всего лишь искусственный приём для удобства астрономических наблюдений. Такого же примерно мнения придерживался и творивший полсотни лет спустя весьма незаурядный датский астроном Тихо Браге. А что говорить о дилетантах ! Такой передовой художник слова 2‑й половины 17 в., как английский поэт Джон Мильтон, даже почти что через полтора столетия после открытия Николая Коперника «изобразил» в своём «Потерянном Рае» геоцентрическую структуру взаимодействия Земли, Солнца и всего остального в нашей звёздной системе.

Нечто подобное сейчас имеет место и в представлении образованщины и большей части интеллегенции восточного славянства о сущности языков-диалектов своей же русской микро-лингвистической общности.

До 70‑х гг. минувшего столетия славяноведы априорно считали, что представители всех 12 восточнославянских (пост-антских) этнополитических группировок середины 10 в. (уличи, тиверцы, белые хорваты, волыняне, древляне, поляне, северяне, вятичи, радимичи, дреговичи, кривичи и словене ильменские) говорили на одном славянском языке-диалекте, различавшимся по означенным племенным союзам лишь некоторыми фонетическими особенностями. В традиционных воззрениях большинства как российских, так и украинских историков и филологов (вплоть до последней четверти ХХ в.) "старорусская" этническая и языковая общность представлялась почти монолитом. Никто из этих классиков (Н. М. Карамзин, Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, С. М. Соловьёв, М. С. Грушевский, Б. Д. Греков и др.) не мог и предполагать о каких либо существенных диалектных различиях между обитателями перечисленных 12 древних восточнославянских племенных формирований. Тем более, что не было тогда у исследователей в наличии более-менее пространных "докиевских" и «вне-киеворусских» региональных текстов. Кроме, естественно, документов, написанных на церковнославянском и (в меньшей степени !) на киеворусском дружинно-административно-деловом (приобретавшим тогда всё более обще-постантский характер) языках.

Исключение составляли лишь поздне-восточнославянские (гл. о. новгородские) берестяные грамоты (вернее, их ранние разновидности) — краткие записи жителей Приильменья (и нек. др. регионов) делового, бытового или эпистолярного жанров, уцелевших благодаря специфически топогафическим особенностям регионов, где означенным документам удалось сохраниться. В семантико-грамматические особенности этих текстов исследователи долгое время не вникали. Тщательное же изучение (за последние 4 десятилетия) данных документов, их систематизация и анализ показали парадоксальную метаморфозу [Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. – М. 1995. – 2‑е изд. – М., 2004; Янин В.Л., Зализняк А.А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 2005 г.// Вопросы языкознания. – М., 2006, С.12 – 26; Абакумов А.В. Киев – родина русского языка. – К., 2009], которая произошла с речью новгородцев в 1-й пол. II тыс. н. э. Восточнославянские диалекты, на которых разговаривал грамотный приильменский "средний класс" 11 — 12 вв., с одной стороны, и его потомки в 14 — 15 столетиях, с другой, — оказались различными ! Первое из перечисленных наречий — племенной говор местных словен. Второе же — результат постепенной ассимиляции. Дружинно-боярская и административно-"глашатайская" элиты ("киевизированные" ранее!) Новгородской Земли сумели свою речь навязать своей «простой чади». Т. о., потомки ильменских словен фактически оказались лингвистически "поглощёнными" поляно-росами.

Диалект «коренных» новгородцев конца 12 в. существенно отличался от современной им русской глашатайско-литературно-деловой (одновременно и бытовой) речи киевлян. От языка «Слова о полку Игореве» (Киев, 1185 – 1187 гг.) и «Слова о погибели Земли Русской» (Киев, март 1238 г.)! В берестяных же грамотах новгородцев начала 14 в. уже полностью фигурирует язык, очень напоминающий лингвистическую форму перечисленных киевских литературно-публицистических шедевров. И в ещё большей степени лингвистической близости к этим поздним берестяным грамотам оказалась современная им, написанная в Москве, «Задонщина» (Москва, 1380-е гг.). Как и написанное в Киеве «Предисловие» к церковнославяноязычной (в целом) «Киевской Псалтыри» (Киев, 1397 г.). Т. е., в течение 13 в. грамотные новгородцы со своего ильмено-словенского диалекта перешли на киево-русский.

Последующее же (в 1980‑е – 2000‑е гг.) осмысление берестяных грамот (11 – начала 14 вв.) Пскова, Смоленска, Твери, Мстиславля, Торжка и Москвы обнаружило ещё несколько особых восточнославянских племенных диалектов, равно отличающихся как от староновгородских, так и от киеворусских. В число этих находок входят и 5 московских берестяных текстов. Среди «простой чади» Белокаменной даже в 14 в. ещё доминировало северо-вятичское, по-видимому, наречие. Московский же «официоз» (как и текст «Задонщины») был уже ближе к языку «Слова о полку Игореве», чем к тексту московских берестяных грамот почти той же поры. Тексты же берестяных грамот Старой Русы (ильменской фактории тогдашних выходцев из Среднего Поднепровья) — с самого начала своего существования были идентичены современным им киеворусским.

Выходит, что язык А. Пушкина и Ф. Достоевского, Н. Гоголя и В. Короленко, М. Волошина и А. Ахматовой, К. Паустовского и В. Некрасова развился, в конечном счёте, непосредственно из более древнего среднеднепровского восточнославянского регионального «лингвистического пучка», а не был "прямым следствием" разговорной речи кривичей, радимичей, северян, вятичей и словен новгородских. Эти говоры оказались постепенно ассимилированными киеворусским дружинным языком в течение кон. 12 – сер. 16 вв. Подобным же, примерно, образом были унифицированы "киянами" (к концу 13 в.) диалектные особенности волынян, тиверцев, уличей и большей части белых хорватов.

Своя лингвистическая специфика была характерна Полоцко-Минскому княжеству. Этот макрорегион именовался автором «Слова о полку Игореве» – Землей Всеславичей (в противовес Земле Ярославичей, размещавшейся на территории всей остальной Руси – от Перемышля и до Костромы. Ранняя (ещё архаичная) форма киево-русского языка была принесена в Полоцк дружинниками Изяслава Владимировича в начале 11 в. Княжество стало жить своей обособленной (особенно начиння с Всеслава Брячеславича) жизнью. Там не происходило масштабных ротаций дружинников и бояр. Таких какие имели место в Земле Ярославичей – от Галича и до Белоозера. Эти ротации, естественно, в большинстве случаев унифицировали административный язык удельно-княжеских дворов потомков Ярослава Мудрого. Полоцкое же княжество тогда законсервировалось во многом в качестве кантовской «вещи в себе». Сие обстоятельство обусловило начало формирования региональных лингвистических особенностей язика, функционарующего на территории наследственных владений потомков Всеслава Брячеславича (Минско-Полоцкой Земли) ещё с самого начала 2‑го тысячелетия нынешней эры. Пра-белорусское (но ранне-киевского происхождения) наречие начало глотто-хронологически диссимилироваться от средне-киеворусского! Полоцкий (уже слегка иной, чем киевский конца 12 в.) вариант киево-русского диалекта, в свою очередь, вытеснил (через мелкие удельные княжения этой Земли – Изяславльское, Витебское, Минское и др.) местные западно-кривичское и дреговичское наречия. К середине 14 в. (времени выхода на широкую историческую арену Великого княжества Литовского – лингвистического наследника Полоцко-Минской Земли) и сам полоцкий вариант киево-русского наречия уже несколько отличался (в процессе развёртывания его дальнейшей лингвистической диссимиляции) от магистрального киевского и других восточнославянских говоров.

Установление же на территории большей части будущей Украины власти Великого Княжества Литовского (ВКЛ), основным языком которого, как известно, и был выше рассмотренный «полоцко-раннекиеворусский» (палео-старобелорусский) диалект, распространило носителей означенного наречия на территорию других русских княжеств. В том числе и на Киевское (с 1362 года). Появились удельные князья Гедиминовичи, которые говорили на палео-старобелорусском (полоцко-виленском) языке. Ну и такие же самые их бояре, дружинники и военные поселенцы.

Ранне-старобелорусский диалект вступил во взаимодействие с местными (хотя и не со всеми) вариантами поздне-киеворусского. Все эти группы «пар диалектов» состояли из двух близкородственных наречий (полоцко-виленского и одного из южнорусских). Вот почему сложилось несколько местных групп промежуточных говоров-суржиков (или, как говорят лингвисты, «койне»). Вот один из таких «смешанных» палеостаробелорусско-позднекиеворусских суржиков и лёг в основу наречия, которое в течение 15 – 17 столетий розвернулось в полтавско-черкасскую группу говоров, на базе которой И. Котляревский и создал в начале 19 в. «собственно»-украинскую литературно-деловую норму.

Об этом языке, кстати, в дилетантской среде ходят слухи о том, что он является суржиком древнерусского и польского.

Однако ! В 16-17 вв. (когда данный койнизационный процесс, по оптимальной вероятности, мог бы произойти) польский и русский языки уже имели между собой по данным сравнительного языкознания почти двухтысячелентнюю глотто-хронологическую разветвлённость [Бернштейн С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. Введение. – М., 1961, С.26 – 31]. При такой значительной степени удалённости лингвистического родства – формирование койне уже невозможно. Классики же немецкой филологии (В. Гумбольт, братья Гримм, А. Шлейхер, М. Фасмер) чётко идентифицировали польскую и украинскую речь с разными славянскими языковыми подгруппам. Первую они определили в западную ветвь славянства. Вторую же – в восточную (пост-антскую по А.А. Шахматову). Вместе с белорусскими, великорусскими и разнообразными русинскими наречиями. При строгой же научной оценке все они интерпретируются как диалекты (и субдиалекты) одного (русского) языка.

Глотто-хронологические (сравнительно-языковедческие) различия польского языка (и его диалектов) с восточнославянскими «языками-диалектами» сейчас насчитывают порядка 2.200 лет. В 1600‑м году это различие исчислялось 18‑ю столетиями. Появление «койне» (суржика) при таком уровне глотто-хронологической удалённости уже немыслимо. Критический предел возможности формирования промежуточного диалекта – порядка 1.200 лет родства между «суржикотворящими» наречиями. Что и подтверждается нынешним отсутствием каких-либо белорусско-польских (а белорусско-великорусское «койне» существует – «трясянка»), западнополесско-польских, волыняцко-польских, надднестряно-польских, лемковско-польских, бойковско-польских и гуцульско-польских суржиков.

Но даже если и предположить невозможное (что древнерусский и польский всё-таки сформировали своё «койне» – Мову Соловьиную), то классики-языковеды выделили бы (наряду с южной, восточной и западной), естественно, и 4‑ю славянскую подгруппу – промежуточную западнославяно-восточнославянскую (в которую украинская лингвистическая форма и входила бы). Аналогично современному немецкому литературному языку, занявшему переходную (4‑ю немецкую, наряду с нижненемецкой, средненемецкой и верхненемецкой!) нишу – средненемецко-верхненемецкую (т. е. франконо-швабскую). Сложилась же основа этого пра-лютеровского «койне» достаточно давно (где-то между 3‑м и 6‑м вв. н. э.). Тогда, когда франки и алеманны были лингвистически достаточно близки (700 – 1000 лет тогдашнего глотто-хронологического родства).

Существенное же (по сравнению с почти всеми прочими восточнославянскими диалектами-языками) количество полонизмов в Мове исчисляется, пожалуй, парой тысяч терминов. И это при реально функционирующих в любом языке десятках тысяч лексем!

Словарный фонд, как известно, не является решающим определителем идентификации конкретного языка. В современном английском языке наличествует 60% слов французского, а в корейском – 80% терминологии китайского происхождения. Но грамматически они не принадлежат ни к романской, ни к сино-тибетской общностям. Первый из них – германский, а второй, соответственно, алтайский языки.

Так что нынешняя украинская литературно-деловая лингвистическая норма такой же участник восточнославянского (пост-антского) лингвистического сообщества, как и остальные русские и русинские диалекты и говоры.

Кстати, о последних!

Кроме литературно «отшлифованных» старокиевско-великорусской, белорусской и полтавско-черкасской («собственно»-украинской) лингвистических форм имеется ещё 9 семантико-грамматически более-менее равноудалённых от 3‑х выше перечисленных языков-диалектов: надднестрянский (галичанский), гуцульский, бойковский, лемковский, буковинский, волыняцкий и 3 полищуцких. Плюс 4 ещё более глотто-хронологически удалённых (от означенных девяти и трёх) подкарпато-русинских наречия: боржавское, южно-верховинское, ужанское и мараморошское.

У всех 16 – своя специфика происхождения, своя история, свои попытки придать означенным диалектам письменно-литературно-деловую форму. Наиболее относительно продуктивным в этом плане (без учёта, естественно, старокиевско-великорусского, черкасско-полтавского и белорусского) оказался надднестрянский (галицкий) диалект. На нём творила Руська Трийця (Шашкевич М.С., Вагилевич И.М., Головацкий Я.Ф.), а также И.Я. Франко, В.С. Стефаник и ряд др. прикарпатских литераторов. Многие из их произведений были, правда, в 1920‑е гг. интерлитеризированы на полтавско-черкасский язык-диалект «украинизаторами» в тогдашней УССР. И в таком «переведённом» виде труды тогдашних писателей-прикарпатцев до сих пор издаются как, якобы, оригиналы. За исключением лишь небольшой части наследия этих литераторов. Гл. о. поэтической.

Вот 2 образца непереведённой на полтавско-черкасскую форму в 20-е гг. минувшего столетия франковской поэзии.

Из сборника «Зів’яле листя».

Перший жмуток (1886 – 1893)

По довгім, важкім отупінню
Знов тріскає хвиля пісень,
Неначе з-під попелу разом
Язиками блимне огень.

Що щастям, спокоєм здавалось,
Те попелу тепла верства;
Під неї жаги і любові
Не згасла ще іскра жива.

Другий жмуток (1895)

Ой ти дівчина, з горіха зерня,
Чем твоє серденько – колюче терня?
Чем твої устонька – тиха молитва,
А твоє слово остре, як бритва.

Тебе видаючи, любити мушу,
Тебе кохаючи, загублю душу.

[Франко І.Я. Зів’яле листя (вид. Львівського університету). – Львів, 2007, С.367, 384]

А вот образец надднестрянской литературной формы из «Руськой трийцы». Из стихотворения Маркиана Шашкевича «Болеслав Кривоустый под Галичем» (1834 г.).

Оригинал:

Не згасайте, ясні зори,
Не вій вітре зниз Дністра,
Не темнійте, красні звори,
Днесь, Галиче, честь твоя!
Бо хто русин – підлітайте
Соколами на врага!
Жваво в танець, заспівайте
Піснь веселу: гурра-га!

Укр. перевод:

Не вгасайте, ясні зорі,
Не вій вітре до низу Дністра,
Не темнійте, червоні сутінки,
Тепер, Галиче, честь твоя!
Бо хто русин – підлітайте
Соколами на ворога!
Живо в танець, заспівайте
Пісню веселу: ура!

Рус. перевод:

Не угасайте, ясные зори,
Не вей ветер вдоль Днестра,
Не темнейте, красные закаты,
Днесь, Галич, честь твоя!
Ибо кто русин – подлетайте
Соколами на врага!
Живо в танец, запевайте
Песнь весёлую: ура!

[Шашкевич М.С., Вагилевич І.М., Головацький Я.Ф., Твори. – К., 1982, С. 31]

Этот диалект, судя по приведённым текстам и их переводам, существенно отличается как от литературной, так в целом и от народной Мовы Соловьиной (полтавско-черкасской котляревско-шевченковой речи). Примерно на том же уровне галицкая речь, как мы видим, разнится и с тем диалектом, которые мы привыкли называть «великорусским языком». Полагаем, что и белорусский язык-диалект на том же, примерно, уровне различается с надднестряно-галицким.

В придачу приведём и галичанский «прозаический официоз». А именно документы Западноукраинской Народной Республики (ЗУНР) более чем 90‑летней давности. Написанные тогдашней деловой формой надднестрянского диалекта!

«Західно-Українська Народня Республіка. Державний Секретаріят Військових Справ. №11 ---- Окружні команди подадуть спис офіцерів і стан мужви що 10 днів.

Наказ з дня 16, падолиста 1918. До всіх окружних команд.

Всі військові окружні команди мають безпроволочно подати поіменний спис всіх офіцерів дотичного округа, що повнять службу в українськім війську, увзглядняючі слідуючі рубрики: 1) Військовий степень, 2) імя і назвище, 3) службове приділеннє, 4) студії цівільні і військове вишколеннє, 5) місце і дата уродження, 6) національність, 7) увага.

Рівнож мають команди подати рівночасно стан підофіцерів і мужви та запотребованнє офіцерів і підофіцерів з зазначеннєм, до якої служби потрібні.

Такі звідомлення мають посилати окружні команди що десять днів на адресу Державного Секретаріяту Військових Справ.

Львів, дня 16, падолиста 1918. Державного Секретаріяту Військових Справ: Вітовський, полковник в. р.»

[Вісник Державного Секретаріяту Військових Справ, – Тернопіль, 14.XII.1918, С. 1].

Впечатление такое же, как и от предыдущего (поэтического) отрывка. Текст документа как морфологически (особенно грамматико-семантически), так и словарным фондом (лексически) «равноудалён» между великорусским, украинским и белорусским языками-диалектами!

Надднестрянское наречие и сейчас широко распространено в 3‑х галицких областях. И не только в сельской местности! Советую просмотреть сборники монографий, издаваемых нынешним Львовским университетом. От двух третей и до 75% этих материалов публикуются на более-менее украинском языке. Остальное же – фактически галичанская литературно-деловая форма. На замечания же о том, что в текстах – недержавная мова, представители университета возражают: «Это другая форма украинского языка».

Но если есть 2-я форма государственного языка, то может быть и 3‑я, и 4‑я!

Старокиевско-великорусская лингвистическая норма глотто-хронологически разнится с полтавско-черкасской также, как и надднестрянская, как и белорусская. Более того! Великорусский язык-диалект в Киеве древнее «собственно»-украинского. Последний ведь койнизировался (при взаимодейсквии поздне-древнерусского и старобелорусского) в течение 15 – 16 вв. Великорусская литературно-деловая форма украинского языка в нашей стране распространена гораздо шире галичанской (2‑й нормы, с точки зрения многих львовян, украинской мовы). Белорусская же форма, увы, вышла из употребления на Украине ещё в 18 в.

Старокиевский диалект не является (как многие утверждают) «языком пришедшим на Украину из-вне и на котором приучилась говорить половина жителей страны». И при Богдане Хмельницком в его Гетманате полтавско-черкасская разговорная речь сосуществовала как с восточно-полесским говором, так и с определёнными поздне-киеворусскими лингвистическими формами. Старобелорусский же язык был официозом Гетманата.

Великорусский диалект на Украине нужно защищать не только лишь в силу демократических принципов! Это необходимо делать в первую очередь из-за научного факта автохтонности самого великорусского языка в Киеве. Парадоксальным на этом историческом фоне выглядит двенадцатилетней давности указ киевкого головы А.А. Омельченко о запрещении «публичной рекламы на русском языке» в Матери Городов Русских. Как и тот факт, что в нынешнем на 80% великорусскоязычном Киеве осталось всего лишь (в результате преимущественно административных и махинаторских мер «сверху») 7 школ со старокиевким (!!??) языком обучения. Это тоже самое, что ограничивать итальянский язык на его родине – во Флоренции, немецкий – в Лейпциге, а английский – в Оксфорде.

Нынешняя Российская Федерация (вопреки обвинениям этого государства в недопущении на его территоии украинского языка) как раз украинским языком и пользуется. Его поздне-киеворусской формой! Собственно же российские наречия (вятичский, кривичский, радимичский, северянский, словено-ильменский [макро-диалект новгородских берестяных грамот!]) полностью ассимилированы украинским языком. Так же как на территории США языки германо-европейских первопоселенцев (нортумбрийский, скотч-нортумбрийский, уэссекско-бристольский, голландский, нижненемецкий, фризский, немецко-литературный, гессенский, скандинавские) были в кон. XVIII – нач. XX вв. ассимилированы английским языком. Британцы же ведь из-за этого не считают английский язык «американским». Украинская же образованщина в аналогичной ситуации действует с точностью до наоборот, провозглашая старокиевский вариант украинского языка – «российской мовой»! Тем паче, что на территории Соединённого Королевства всё ещё функционируют и др. англо-саксонские языки-диалекты. Особенно нортумбрийский и «кокни». На юге же Шотландии предпринимаются попытки возродить скотч-нортумбрийский язык-диалект (на котором творил в кон. 18 в. Роберт Бёрнс).

В 10‑й статье Конституции Украины записана государственность украинского [русского, руського] языка. Аналогично в Королевстве Нидерландов государственный нидерландский язык. Но язык! А не какая‑либо одна из его диалектных (фламандская или голландская) литературно-деловых форм! Так должно быть и у нас! "Державна мова"! А не исключительно полтавско-черкасская (неополтавская) её норма!

Так что изменений в Конституции для унормирования употребления старокивско-великорусской письменно-деловой формы не требуется. Могут возникнуть лишь сомнения о том, как трактовать в указанной конституционной статье понятие «российская мова».

Её и можно интерпретировать в качестве языка новгородских берестяных грамот. Если какой-либо филолог выучит этот мёртвый (но уже открытый) язык и начнёт на нём громко разговаривать на Крещатике, то это и будет его «конституционным правом», согласно 10-й статьи Основного Закона. Старокиевско-великорусский же диалект – одна из форм украинского языка. И притом более древняя, чем т. н. «собственно-украинская» (полтавско-черкасская).

Расставить все точки над "и", должен новый (и при этом научно-выверенный) Закон о языках. Он и должен регламентировать употребление в разнообразнейших сферах жизни всех трёх живых (на территории нашего государства) литературно-деловых форм украинского (и он же русский!) языка. Нео-полтавской, старокиевско-великорусской и надднестрянской! С формулировкой «Державною мовою України є українська (руська) мова. У 3‑х своїх писемних формах: ново-полтавській, старокиївсько-великоруській і наддністрянській». Тем паче, что между ними менее тысячи лет (что в рамках диалектных различий!) грамматико-семантического (сравнительно-языковедческого) родства.

И для этого достаточно 226 мандатов Верховной Рады. Ну и соответствующего разъяснения Конституционного Суда.

P.S. Высказанное суждение не является отрицанием существующего Законопроекта «Об основах государственной языковой политики», где предлагается легитимизировать региональные языки. Принятие оного в качестве Закона – вполне самодостаточное (и параллельное прадлагаемой нами мере) совершенствование юридических норм лингвистической целесообразности. Разве что количество региональных языков (в случае принятия обоих рассматриваемых решений Верховной Радой) уменьшится на единицу. Хотя! Если закон о региональных языках будет принят, то обозначится определённый промежуток времени до урегулирования парламентом и Конституционным Судом проблемы 3-х литературно-деловых форм украинского (русского) языка. Во время же этой хронологической паузы – надднестрянский язык-диалект можно включить временно (как и киево-великорусский) в число региональных языков. Галичанский – для Львовской, Ивано-Франковской и Тернопольской областей, а старокиевский – для Крымской Автономии, 11 областей и самого Киева.

Абакумов Александр Васильевич

29 июня 2012

Украинская публицистика